Скачать статью целиком в формате MS Word
Ссудный процент. Антропологические аспекты экономического института.
До сих пор экономическая наука в ответе на вопрос «как возможен процент?» не слишком преуспела. «Тайна ссудного процента осталась не выясненной»
По-видимому, причина этого кроется в безраздельном господстве классической и неоклассической парадигм в сфере изучения ссудного процента, базирующихся на предположении о рациональности действующих экономических агентов, максимизирующих, калькулирующих, матмоделирующих. Неоклассическая экономика понимает процент как производную, как «предельную норму замещения» потребления в настоящем потреблением в будущем. Термин «норма» понимается в здесь в сугубо математическом смысле. Однако тот же самый термин в контексте институциональной методологии более объёмен. Институциональная экономическая теория определяет понятие «институт», как совокупность норм в сочетании с их защитой (гарантией) от проявлений оппортунистического поведения. Уже само это определение содержит мысль о наличии (возможности, вероятности) оппортунистических проявлений в самой структуре институтов. Оппортунизм выступает как необходимый институциональный компонент. Поэтому в институциональном ключе нет необходимости пользоваться значением производной «по модулю». Негативные нормам (запретам), разного рода девиациям (оппортунистическому поведению) в институциональном пространстве (в том числе и в пространстве институционального анализа) отведено значимое место.
* * *
Практически все упоминания о ссудном проценте (ростовщичестве) в исторических источниках древности и средневековья имеют явно негативный характер. Древние и средневековые мыслители были решительно настроены против этого экономического явления. В негативном отношении к займодавцам и к ссудному проценту не отставала от элит и основная масса трудового люда на всем протяжении докапиталистической истории. Однако, в конце концов, этот институт получил индульгенцию и положительную санкцию в Новое время, пережив всех своих недоброжелателей из разных эпох. «Человек экономический» может быть как союзником, так и противником «человека социального». Широкое внедрение институциональных экономических инноваций может блокироваться социо-культурным отторжением. С другой стороны, установление той или иной экономической нормы не возникает на пустом месте. В частности, эволюция мнений о ссудном проценте в направлении его социального оправдания, признания его экономической нормой, стала возможна в немалой степени потому, что в недрах самого традиционного общества, третировавшего этот экономический институт, на его периферии всегда существовали определенные социальные ситуации, социальные группы и социальные роли, для которых негативно окрашенное оппортунистическое поведение, направленное, в том числе и на взимание ссудного процента (или его прототипов и аналогов), было вполне легитимным, более того, социально предписанным. И это не просто «ростки нового» в старом. Этот оппортунизм был неотъемлемой частью институциональной системы традиционного общества. Истории еще предстояло с определенной вероятностью выделить некоторые девиации в качестве возможных «агентов» институциональных изменений. В обобщенном виде все претензии к ссудному проценту древних и средневековых мыслителей, законодателей, теологов можно свести к следующему: - деньги бесплодны, поэтому доходы, которые они приносят, несправедливы и незаконны; - взимание процента приравнивается к грабежу, к краже чужого имущества; - доход может приносить только производительный труд, домашнее хозяйство, без приложения труда доход нелегитимен. Бесплодие денег, отсутствие трудового фактора, грабеж – таковы основания для признания ссудного процента «неправильным», ненормативным, несправедливым явлением. Но с другой стороны, бесплодие, презрение к труду, приверженность к грабежам в архаическую эпоху были вполне нормативны для определенных социальных ролей и социальных типов. Практически у всех народов мира на стадии родовой организации во время прохождения обряда инициации юноши переживали ритуальную символическую смерть и в качестве «мертвых» были изолированы от культурного освоенного пространства поселений, обитали в «диком поле», в специальных мужских домах обособленным охотничье-воинским сообществом. Обряды инициации имели целью воспитание достигших половой зрелости юношей, привитие им охотничьих и воинских навыков, подготовку к браку и ведению семейного хозяйства. Только пройдя через инициационный период и связанные с ним ритуалы, юноша приобретал статус взрослого мужа. До прохождения инициации юноши не считались людьми. Неофиты не имели права обзаводиться семьей (безбрачие), не имели права на потомство. Им было предписано социальное бесплодие. У многих народов дети, прижитые непосвященными, убивались, поскольку считались «нелюдями», средоточием деструктивных сил.Как свидетельствуют этнографические данные, мужские дома или лагеря, обособляющие мир инициируемых подростков и юношей от «культурного» пространства, образовывали самостоятельное экономическое целое. Неофиты специализировались на военных вылазках, набегах на соседние, а иногда и собственные общины и грабежах. Группы подростков «… в том или ином виде осуществляют "право грабежа", которое, в измененной форме, все еще можно встретить в популярных традициях Европы и Кавказа». Грабеж и особенно кража рогатого скота ставили неофитов как бы на один уровень с хищными зверями. Группы посвящаемых по существу представляли из себя воинские или разбойничьи банды, ритуально имитирующих действия зверей, чаще всего волков. С ритуальным магическим превращением посвящаемого юношества в волков связан повсеместно распространенный стереотипный образ волка – грабителя, вора и убийцы. Нередко собирание «волчьих стай» носило регулярный сезонный характер. Позднее, на этапе классообразования не только юноши, но и достаточно большое количество взрослых мужчин не на сезон, а до конца жизни оставались обитателями мужских домов в маргинальном «волчьем» статусе за рамками культурного мира. Именно от мужских охотничье-воинских объединений ведет свое происхождение институт военной дружины. «Волчий» образ жизни становился подчас доминирующим у целых племен, которые по своему происхождению были теснейшим образом связаны с древними мужскими объединениями. Это, в частности, относится к спартанцам, потомкам дорийских завоевателей, замкнутой касте профессиональных воинов, чьи общественные институты мало чем отличались от мужских союзов и были генетически от них производны. По замечанию Ю.В. Андреева спартиатам была совершенно чужда психология греческого крестьянства. Они с презрением взирали на земледельцев и всех вообще людей физического труда. У германцев члены мужских воинских объединений подчеркнуто отрицательно относились к ведению хозяйства. «Когда они не ведут войн, то много охотятся, - свидетельствует Тацит, - а … самые храбрые и воинственные из них, не неся никаких обязанностей, препоручают заботы о жилище, домашнем хозяйстве и пашне женщинам, старикам и наиболее слабосильным из домочадцев, тогда как сами погрязают в бездействии…».
| Просмотров: 7401
Ваш комментарий будет первым | |
Только зарегистрированные пользователи могут оставлять комментарии. Пожалуйста зарегистрируйтесь или войдите в ваш аккаунт. |